...

 

Я – К ВАМ

 

:::::

 

Как утаить, что – влюблена!

И что ужасно польщена

Сиянием ваших глаз.

Когда б была я – холодна,

Когда б  –  и вправду – не видна,

Не вдохновляла б вас.

 

А вы… смеетесь  и – шутя,

Под локоток меня ведя

Прохожим – напоказ,

Убеждены, что я – дитя,

И то, что вас – ко всем чертям! –

Мне стоило б – послать...

 

::::: 

Я к вам пишу? Я к вам – дышу...

Я – к вам

и шепотом, и криком

тянусь! –

в бездумии великом

к – дверям, к – перилам, к – этажу,

к звонку,

к дежурной паре фраз,

к цепочке, сдернутой со злостью!

Я – к вам...

непрошенною  гостьей.

О, Господи,

в последний раз... 

 

::::: 

Меня вы можете не опасаться,

мои  бессонницы – отныне не про вас…

вы так старались правильным казаться,

а я – ошибкой – вашей стала

в первый раз,

 

пусть – нелюбви – меняются обличия,

я не умею претворяться и юлить;

а…  соблюдать – условия приличия

мне – все равно, что

не по-русски

говорить.

 

Но на часах остановились стрелки…

я оставляю мир иллюзии и грез…

ах, как пугали вас

мои безделки

и как сердила – безутешность –

глупых слез,

 

теперь – иная я, а жизнь – в начале!

Но и иная

я вам буду не под стать,

ведь – продолжать

тревожить вас ночами

мне – все равно, что

просыпаться перестать.

 

 

***

Отягощенная

твоими молитвами,

не — прекращенная

в своем унижении,

я шла по городу

без всякого умысла,

теплом — по холоду

и против движения.

 

Я шла и видела

поземки кручение,

в глазах простуженных

читала ответное,

почти — любовное

слезотечение,

такое тихое

и беспросветное...

 

 

БЕССОННИЦА

 

 1

Снова вечер, снова дождь —

плакать.

Не проедешь, не пройдешь, 

слякоть.

Только по двору, где синь —

сера

чиркнет птица и — аминь! —

села.

А прохожий смотрит, мол, 

чё ты?

А в прихожей ходит вор 

черной.

А сама сижу спокой-

ненько,

свесив ноги с подокон-

ника.

 

2

Приходит ночь, и спать не хочется,

и каркает ворона — туш.

И серый пес на землю мочится.

И до утра такая чушь.

 

И за стеной не слышно пения,

и тихо тикают часы.

И я — ночное привидение —

ложусь в постель, как на весы...

 

И чаша та, не зная роздыха,

скрипит на третьем этаже.

но я — не тяжелее воздуха,

я невесомая уже,

 

а был бы ты, ты, без понятия,

сорвал бы мигом кружева,

чтоб стали мне тесны объятия

и велики чуть-чуть слова...

 

3

Надену румяные щеки,

надену бордовые губы,

надену — глаза и ресницы

и буду стоять у окна.

 

И буду стоять — руки в боки,

и будут прохожие шубы,

как дикие звери и птицы

пастись под окном дотемна.

 

И будут любиться украдкой,

и будут ходить к водопою,

и будут рычать друг на друга,

и сильные слабых съедать,

 

и будет охотник с рогаткой

ехидно трясти бородою, —

стой, стой, дорогая подруга,

тебя превосходно видать...

 

 

***

Прямолинейность пут...

Чистосердечность бед...

О, господи, на что

мне столько мер и правил?

Да, черт со мной. И шут.

Коль мой полночный бред

годится лишь на то,

чтоб кто-нибудь — 

исправил.

 

Чем — за руку вести, —

пустите под откос.

Чтоб следом — воронье,

и стон, и звон заречный...

Что я? — Трава в горсти.

Несчастье. Перекос.

И — плюнула на все!

И ветер — встречный.

 

 

***

Я очень, очень сожалею,
но так оно и есть, боюсь,
жизнь — это все, что я имею,
смерть это то, к чему стремлюсь.

 

Сама себя не вдохновляю,
но, слава Богу, хоть предвижу,
что если жизнь я потеряю,
то смерть уж точно не увижу.

 

Когда б усталая, под вечер
я опускалась на колени,
мой голос был бы — безупречен
в молитве о благословении,

 

но эти правильные лики,
они мне шепчут и поныне,
что — не попутчики — вериги
моей усмешке и гордыне.

 

 

***

                                Д.З.

 

Мой опрометчивый ходок,

твоя колода без туза,

скрип каблуков — мышиный писк, 

и стук дверей, и вихрь суббот,

и пестрой фразы — передок,

и задней мысли — тормоза,

и этих глаз смертельный риск,

и что еще там? — нос и рот,

увы, нисколько не влекут,

мы остаемся при своем,

твой идеал силен и крут,

а мой — на кляче и с копьем.

 

Ах, ослепительный экзот,

твои доспехи — пресс-папье,

в твоих карманах Млечный путь,

а под ногами — пустота,

и — всех столетий эпизод,

и — обожженная в огне

твоей любви — живая суть,

и что еще там? — чистота...

Опять нисколько не влекут,

мы остаемся при своем, 

твой идеал силен и крут,

а мой — на кляче и с копьем.

 

 

СКАЗОЧКА

 

Я всю ночь негодовала,

я тебя — заколдовала,

я тебя заворожила,

завертела, закружила,

заморочила правами,

запророчила словами,

славен? — забоготворила,

пламен? — заблагодарила.

 

Ты пустился в ночь сырую,

ты коня искал и сбрую,

и трубил! — от нетерпенья,

и любил до исступленья.

Окна, двери, стены — пали!

Ветер — в грудь, грудь — крепче стали,

в небо взмыл, на самый гребень,

птицу — жар за тонкий стебель

 

ухватил... Она очнулась,

встрепенулась, и качнулась,

и упала, и пронзила,

утопала и разила

горько, сладко, неотвязно,

торопливо и бессвязно,

и — вконец испепелила, 

богатырским сном свалила

 

на три дня, и на три ночи

богатырским сном, короче,

 

я весь день негодовала,

я тебя расколдовала,

слезы капали-струились,

у тебя глаза открылись,

глядь, знакомая избушка,

под окном — твоя лягушка,

некрасива, неумыта

трет дырявое корыто.

 

 

***

И снова протекает тишина

сухой рекой по улицам полночным,

по лестницам и скважинам замочным,

задумчива, прекрасна и страшна,

 

она течет с заржавленных петель

и наполняет комнату собою,

главенствует и ведает судьбою,

спускаясь к изголовью, на постель...

 

Ах, как ты пьешь ночную тишину,

в мои прикосновенья — не вникая,

спокойно, безвозвратность постигая,

еще не тонешь! — но идешь ко дну,

 

и я кричу! — но право ей дано, —

пьянит твои глаза, ласкает уши,

а после тихо вынимает душу

и — выпускает — в темное окно...

 

 

***

Я могу тебя предать,

я могу тебя продать,

как измену углядишь, 

не потерпишь, не простишь.

Не кажись, и ты предашь.

Не божись, и ты продашь.

Но тебя, мое светило,

я давно уже простила.

 

Узелочки на душе, —

что еще, а что уже,

и куда не вывези,

всюду боль на привязи.

Ты прости мою нелепость,

ты успей меня понять, 

крепче крепости — лишь крепость.

Но и крепость можно взять.

 

 

Я б

 

Твой мягкий взгляд, и тихий голос, и слова

парят над бедною моею головою,

ах, если б я была хоть чуточку – жива,

я б не позволила,

я б справилась с собою.

 

И отодвинувшись на краешек стола,

и улыбаясь снисходительно и грустно,

я бы себя предвосхитила, я б смогла

разоблачить твое коварное 

искусство.

 

И ни на миг не доверяясь голосам,

тем, что заспорили с отшельницей-душою,

я б наши встречи отмеряла по часам,

все ж оставаясь

и холодной, и чужою.

 

И  –  сознавая, как нелепа роль моя,

не искушала бы судьбу  –  твоей судьбою.

Уф…  если б я была хоть чуточку не я,

я б не тревожилась,

я б справилась с тобою.

 

 

***

Почтовый ящик. Дверь. Звонок.

Тоска.

Подъездная дыра... могила.

Нетерпеливо сжатая рука

безвольно

опустилась

на перила...

 

В тисках беды и мертвой тишины

стою упрямо,

тупо

глядя

в стену.

Как в зеркало

с обратной стороны.

Лишь чувствуя

свою измену.

 

Ступени вверх,

но наверху — тупик. 

Ступени вниз,

но мне, куда уж ниже?

А лестничный пролет угрюм, и дик,

и холодом

колени

лижет...

 

И я молю,

чтоб только ты впустил.

Чтоб дом

моим рыданьем огласился

сейчас!

А не потом, когда — простил.

Сейчас.

А не потом, когда — простился.

 

 

И...

 

И задыхаясь тишиной,

и ужасаясь безысходности,

я признавалась — в непригодности 

до бешенства! —

себе самой...

 

И сокрушая зеркала,

и разрушая отражения,

до горечи, до поражения! —

себе

нисколько не лгала...

 

И — настежь раскрывая дверь,

и — окна распахнув со звоном,

я умоляла с тихим стоном,

чтоб раненый

почуял зверь...

 

Но бледная плыла луна,

и белая звезда мерцала,

и

ничего не отрицала

твоя холодная спина.

 

 

***

Подайте голос! Кто-нибудь

в глухую полночь

откликнитесь! Хоть камнем в грудь.

И Бог вам в помощь.

 

Я знаю, кто-то за стеной

не спит и слышит,

что твердокаменной струной

мне саван вышит,

 

что – на безмолвия лице –

лежит усталость,

что – диким зверем – в пальтеце

болезнь и старость,

 

так неужели же молчать? –

тогда, как – рядом,

лишь стоит только – постучать! –

и прыснут ядом…

 

Иль  две руки, как два ножа,

подаст мне кто-то,

и опадет на них душа,

как позолота…

 

Подайте ж голос, кто-нибудь

в глухую полночь…

Откликнитесь!

Хоть камнем в грудь.

И Бог вам в помощь…

 

 

***

Закрыть глаза, зажмуриться и ждать

прикосновения твоей тоски...

О небеса, я научусь страдать,

я научусь отмеривать шаги.

 

И по ночам, не зажигая свеч,

молясь беззвучно о твоей судьбе,

я научусь печаль свою стеречь,

я научусь не привыкать к тебе.

 

Пусть боль моя останется во мне

иглой, занозой, колотым стеклом,

чертенком в расплескавшемся вине,

и ангелом за праздничным столом,

 

не шелохнусь и вида не подам,

не обернусь и даже не вздохну,

но ни за что на свете не предам

внезапно задрожавшую струну...

 

Никто, никто не сможет угадать

как нужно мне, покою вопреки,

закрыть глаза, зажмуриться и ждать

прикосновения твоей тоски...

 

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Ну вот и все...

Осталось только – помнить,

и не надеяться, и – не жалеть.

И свой бокал 

торжественно наполнить,

и промолчать,

и двери отпереть,

и – отпустить,

ни в чем не упрекая,

и напоследок 

помахать рукой...

Какая – малость,

будничность какая,

и – удушающий – глоток

какой...

 

Ну вот и все.

Апатия и скука,

табачный дым

в раскрытое окно...

Гори огнем, удачница-разлука,

мне пропадать

с тобою суждено

и - слышать, как

упрямо – не стихают

во тьме шаги...

и не позвать с тоской...

какая малость,

будничность какая

и удушающий 

глоток

какой.

 

 

РАССВЕТ

 

Малиновое озеро внутри

и перистое кружево вокруг –

свеча

по мановению зари

бледнеет, и испуганней горит,

и мечется

в огне ее

недуг.

 

И тени, обрамляющие взгляд,

вы-тя-ги-ва-ют-ся

в черты лица...

И капает в глаза пчелиный яд,

и цедится рассвет,

и мне – наряд, – 

из рога изобилия 

пыльца.

 

 

***

Струится мрак,

отходит правильность ко сну.

Ты снимешь фрак,

а я перчатку расстегну

и в темноте

коснется талии рука

на высоте

2,20 м от потолка.

 

А за окном,

напротив, хмурится весна,

и снег с вином

идет, и улица пьяна,

и старый черт

на раз, два, пятом  этаже

почти не в счет

с трубой подзорною уже.

 

Знакомый гость,

он видел Дели и Турин,

на стуле трость,

на шифоньере кринолин

и по весне

его опять берет тоска

на глубине

2,20 м от потолка.

 

Но как всегда

надежней света темнота,

кому куда,

а нам сюда и неспроста,

ложится ночь

на нашу бренную кровать

и мы не прочь

сигнальных ламп не зажигать.

 

 

ЗАПЯТЫЕ 

 

Был день дождлив и женщина спала,

и воду слив, все выжимала свитер

во сне, но даже там она ждала,

что он не так у двери ноги вытер,

и в дом вошел, рискуя головой,

и три тюльпана протянул поспешно,

 

и что она его, само собой,

убила сразу же, во сне, конечно.

 

Он снял ботинки, и сказал «прости»,

предполагая, что могло быть хуже,

но было женщину не провести,

она заметила здоровость мужа,

и побожилась с этого числа

кормить его стрихнином и не только,

 

а между тем, он дверь открыл тихонько,

был день дождлив, и женщина спала.

 

 

***

Желтый лист,

красный лист,

мы с тобой

не сошлись,

распрощались

с трудом,

вот и все,

вот и дом.

 

В доме хлеб

и вино,

в доме дверь

и окно,

и кровать,

и буфет,

в доме – все.

Дома нет.

 

 

КОМНАТА

 

Комната —

четыре стены.

Комната —

четыре спины.

Лунные окна

в комнате

зажжены.

 

Ожили

лица вещей,

кожею,

до мелочей,

припоминаю горсть

скрипичных

ключей.

 

По полу

тянется плед

коконом

прожитых лет,

все позабыто,

я вылупляюсь

на свет.

 

В робкие

полушаги,

в топкие

зовы — звонки,

в дверь — нараспашку! —

в обе твои

руки.

 

 

***

В звездной тиши

нежность моя прорастает в лесах робости,

сумерки шепчут на все голоса

в пропасти

скважин ушных

лишь про тебя,

поздно секрет ни за что не выбалтывать всякому,

глупо совсем уж другую подталкивать, якобы,

вместо себя.

 

А без тебя

пишут кругами глухие шаги до ночи,

хлопают двери и просит руки

помощи

клин воронья,

ну и пускай

сердце тревожится в звездной тиши купола,

дергай за ниточки крылья души, кукольник,

не отпускай.

 

 

ОТКРОВЕНИЕ

 

Чуть дотрагиваясь щекой

до твоей шеки,

закрывая тебя собой,

как от ветра,

украду у себя — другой,

той, что ночь — стихи,

каждый вдох твой,

и выдох твой

предрассветный,

 

ароматами сладких уз,

горькой бузиной

разобьюсь о тебя, как — с бус

камни — в россыпь,

в полумраке звенящих чувств

поднимусь волной,

каждый омут

ловя на вкус,

каждый остров.

 

И сомкнется горячий круг

напряженных тел,

и вольется — в обеих рук —

сердцевины

не жена, не сестра, не друг,

то, что ты хотел,

как Господь

получить из мук

теплой глины...

 

Раздвигая ночные льды,

разрушая плен

будем святы лишь я и ты

на — мгновение...

А когда сладострастный дым

опадет с колен,

покачнемся мы

с высоты

откровения…

 

 

***

Мое молчание

окрашено закатом...

И в душной комнате,

в компании юнца

былые чаянья —

в кофейнике брюхатом

отражены 

гримасой горькою лица.

 

И я смотрю

на это странное уродство,

и возмущенную

поглаживаю бровь,

а он — с Лаурою  

во мне находит сходство

и все читает,

все читает 

про любовь.

 

 

***

В душе твоей — мой стон,

в крови твоей — мой плач,

и трижды проклят сон,

и время, как палач,

застыло на часах...

И день твой — новый страх 

меня не удержать,

и муза — в пух и прах,

и дым — не продышать,

и пальцы рвут струну,

и зов — неотвратим,

но — нет,

не посягну.

Останься невредим.

 

 

***

Я не знаю — зачем,

я не знаю за что

я — тебе,

как проклятье,

как злая мигрень,

как дурман,

как...  кровавого цвета вино,

закупоренное

напомаженным ртом.

Ты себя пощади,

я с тобою давно

рассчиталась,

пропитывая

сердца — дно

ежедневным

и жгучим

стыдом.

 

 

***

Я сегодня пьяна,

голова в чаду.

Никому не нужна,

никого не жду.

Никому не нужна,

так решили, знать.

И уже не жена,

и еще не мать.

 

Одинока, вольна,

не о том пою.

Я сегодня пьяна,

голова в раю.

А закрою глаза, —

бесы празднуют.

Да кричат небеса

глупость разную.   

 

Ах, доколе же мне

искупать грехи?

Я сегодня в огне,

и в огне стихи.

Стелят пепел к ногам

черной скатертью.

Я сегодня стихам

стану 

мачехой.

 

 

***

Милый мой, верни мне эту муку, —

отпускаю, не держу, иди.

От руки отдергиваю руку,

будто знаю,

как себя вести.

 

И в глаза твои взглянуть не смею,

и почти не разжимая губ,

я тебя целую, как умею,

по-отечески.

И вид мой глуп.

 

***

***

В который раз мне было — мщением 

твоей любви ру-ко-прик-лад-ство,

и глаз — слепое — расхищение,

и поцелуев святотатство,

 

в который мне было — поводом 

задуматься... и пренебречь

своей судьбой, и лютым холодом,

и холодком случайных встреч —

 

твое неровное дыхание

сквозь телефонную трубу,

и сердца стук,

и чертыхание,

и снова, закусив губу,

 

едва накинув шубу кроличью,

бегу к тебе...

И пусть — потом

в который раз мне будет — горечью 

коктейль черешневый со льдом.

 

 

***

Как по маслу

с языка — брань.

В гущу, в кассу,

в кулака — грань.

Губы — щелью,

взглядом взгляд —

в прах.

Цепь на шею

и с окна —

ах.

В ноги! Стеблем!

Словеса 

трать.

Пальцы — гребнем

в волосах — драть.

Во — дурь! Во — блажь!

Скажешь? Ну?

-Суть.

Дверь наотмашь

распахну, —

 

Будь.

 

 

***

Что за напасть — не быть счастливой,

когда по малости, по крохам

уже и крылья отросли,

а небо — так же недоступно.

 

И со звездою хохотливой

раскланиваясь с легким вздохом

из недр спеленутой дали

мечтать — об ослабленьи уз...

 

Ах, счастье — неподъемный груз.

Не знать преступно.

 

И что за глупость — ликование

души, истерзанной в ненастье,

когда беспомощный вираж —

отчаянье непостижимое.

 

Мне не унять ее желания,

не разорвав себя на части,

и коронация — мираж,

поскольку следом — самосуд.

 

Ах, счастье... запертый сосуд.

Ты — содержимое.

 

 

***

Когда любовь шагами мягкими

уйдет из дома, как дыхание,

оставив стены — на съедение

слепой тоске и зоркой ярости,

 

не стану я под ними корчиться,

и биться головой в беспамятстве,

не стану укорять и злобствовать,

в ответ, плюя слюной и глупостью,

 

и диким псом не стану щериться,

и кошкою — не стану ластиться.

 

Свою слезу — пятиконечную,

свое нутро — перебродившее,

свое сознание — без косточек,

и воспитание — элитное,

все это — я подам по случаю

к столу, к порогу, как получится,

в посуде, неизменно старенькой,

тебе

пить за помин

любви.

 

 

***

Вспоминаю тебя

и снова

вспоминаю тебя —

иного,

вспоминаю и вкривь,

и вкось, и...

каким ты и не был

вовсе.

Это — сладкое

ощущение, —

память, падкая

на прощение,

в общем, в частности,

имя... отчество...

мне — для ясности —

одиночества.

Объясняешь ты

все исправней,

что тебя забывать

пора мне,

что себя пожалеть

нелишне, —

все мечтания

боком вышли.

Но упрямство твое

напрасно.

Постоянство мое

атласно.

И струятся шелка

на теле!

Не взирая на все

потери.

 

 

***

Когда появится

ночной автобус...

Нет, не автобус,

дьявол на колесах!

И если б дьявол...

"праведная" нечисть,

готовая

сожрать

меня

в ночи.

 

И – там,

вертя баранку,

точно глобус,

седой сатир

в подрамнике белесом,

еще сильней

свои сутуля плечи

и выпуская

дымные 

лучи,

 

как – щупальца

в заснеженную хвою,

зеленым глазом

подмигнет во тьме,

тогда,

тогда – прощай.

И бог со мною,

моя любовь,

земная и

бессме.

 

 

*** 

Оглохшим взором

ткнулась в небеса,

там – безрассудства

предзнаменование,

и отсветы, и краски

без названия,

пестрящие

под птичьи

голоса.

 

Певучий хор,

распахнутая высь,

малиновые трели

благодати,

как – милостиво, щедро и

некстати

они

с моим молчанием

слились.

 

 

***

Я думаю о нас.

Бежит вода из крана

и кажется, что рано,

хотя, полночный час.

 

И кажется — уже

пошли бы все! Но что я.

Нас в доме только двое

на пятом этаже.

 

Одни. Полночный час.

А кажется, что рано.

Бежит вода из крана.

Я думаю о нас.

 

 

СВЕЧА

 

Не оставляй меня одну,

не забывай меня в разлуке,

мои рассветы близоруки

у одиночества в плену,

 

на поводке у тишины,

у циферблата на приколе

мои рассветы в непокое,

как — огненные табуны.

 

Пока надежда тянет срок,

пока мечты еще бывают,

как путь домой не забывают,

не забывай ко мне дорог.

 

У одиночества в плену

свеча вовеки не затихнет.

И если смерть тебя настигнет

не оставляй меня одну.

 

 

ПРОСТО

 

Сигарета, кофе, дождь,

широченный подоконник.

Будто в комнате — покойник,

тихо-тихо ты сидишь.

Не протягиваешь рук,

не одариваешь взглядом,

просто близко, просто рядом,

просто на воду глядишь.

 

Ну и вот, пожалуй, все.

Никакого эпатажа.

Просто поезд, если даже

опоздает, не спасет.

Просто еду насовсем.

Просто куплены билеты.

С пересадкой. На край света.

Глупо спрашивать — зачем.

 

Одиночество вдвоем —

крах взаимоисключений

и досада, и стечений

обстоятельств водоем,

и разлука впереди,

за зеленым симафором,

где ночной экспресс 

фарфором

разбивается в пути...

 

Сигарета, кофе, дождь,

чемоданы у порога,

«Не тревожься ради бога», —

тихо-тихо я скажу.

И когда закрою дверь,

то, что плачу, не замечу.

Просто поезд. Просто вечер.

Просто на воду гляжу...

 

 

АНТОНИНА

 

1

 

Не смотрите на меня так,

не из вашего краду сада,

не спускайте на ночь собак,

не учите, как мне жить надо,

 

если в полночь, по часам — в бег,

если он приходит раз — в сутки,

если кажется, что на век,

а оказывается... дудки.

 

Там, от дома в темноту след,

там и стирку, и детей кинув,

вышла женщина крестить свет,

старой шалью обернув спину, 

 

там в окне его всю ночь мать

черным кошкам ярлыки клеит,

и кляну себя я — опять,

и люблю его еще злее.

 

Серым дымом — облаков гроздь,

черной скатертью — квадрат жести,

и бежим мы от людей — врозь,

и не знаем, как нам быть — вместе.

 

Не смотрите на меня — так.

Не из вашего краду сада.

Вы спустите на ночь собак,

научите, как мне жить надо.

 

 2

 

Я по тонкому, по льду,

как по паперти иду.

Не гони меня, мой милый,

будем жить с тобой в ладу,

будем зимы зимовать,

позабудем горевать,

ты впусти меня, мой милый,

сколько ж сердцу тосковать.

 

Но за белою рекой

я оставила покой,

а за синею горою

повстречался ты с другой...

 

Как на сердце письмецо,

да на пальчике кольцо,

не брани меня, мой милый,

ветер воет мне в лицо,

Вьюга голову пьянит,

стон над городом стоит,

не вини меня, мой милый, 

это колокол звонит, 

 

что за белою рекой

я оставила покой,

а за синею горою

повстречался ты с другой.    

 

  3   

            

  Ах, если б знал ты

  какая же радость

  в сердце рождается

  после печали,

  берег твой горек

  и стон мой отчалил,

  буду–не буду решать не тебе.

 

Ах, эти птицы,

крылатые звери,

я бы хотела

лететь с ними вместе

за поднебесье,

чтоб там, в поднебесье, 

буду–не буду решать не тебе.

 

Красное солнце

взойдет над горою,

горный ручей

в океан устремится,

голос мой — эхом

вдали повториться, —

буду–не буду решать не тебе...

 

 

***

Тонким коньком 

лезвие бритвы

по полировке стола.

Дело? — Ни в ком.

Дуре набитой

не по нутру кабала.

 

Звезды с куста

ели да ели,

сыпали в ноги, шаля.

Ах, неспроста,

мне ли, ни мне ли

осень — прозрения — для.

 

Осень проста, —

помни, как звали,

чмокнул, что рубль разменял.

Звезды с куста

мы оборвали.

Куст на дороге стоял.

 

 

***

О, ты, моя ранимая струна,

непостижимая надежда.

Достоинство мое, или вина.

Отчаянье мое и безмятежность.

С листвой осенней сбросила одежды

однажды. И на век  обнажена.

 

Что значишь ты в неведомой судьбе,

непредсказуемой, неспетой.

Что знаешь ты о ней и о себе,

тоской моей нечаянно задетой.

Знать, вырвешься пронзительной кометой,

устав сгорать на медленном огне. —

 

Так голос плакал взрослыми слезами.

Беззвучно. Отвернувшись от людей.

И стайкой под чужими небесами,

едва сорвавшись с кончиков ногтей,

так струны пели. Охая басами.

Семь золушек. Семь жизней. Семь смертей.

 

 

НА СТАРИННЫЙ ЛАД

 

Ты только не выдай себя,

когда повстречаемся снова,

ни взглядом, ни жестом, ни словом

ты только не выдай себя,

когда между мной и тобой

останется меньше мгновения

до жалости и откровения,

терзающих наперебой.

 

Ты только не дай мне понять,

что все еще может свершиться,

что нужно на что-то решиться

ты только не дай мне понять,

когда безнадежно любя,

я песню печалью наполню

и нехотя сердцу напомню,—

ты только не выдай себя.

 

 

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВЕСНЫ

 

Белая ива склонилась над омутом,

черная кошка запрыгнула в облако,

ветер тихонько баюкает

колокол

города...

 

Это — весна на дорогу окольную

вышла — разыгрывать партию сольную,

чтобы повесить на души

крамольную

вольную...

 

Чтобы — рвануть! надевая улыбочку,

чтобы — присвистнуть в дырявую дудочку,

чтобы — сиротство закинуть,

как удочку,

в улочку...

 

 

***

Я так люблю, когда мы близко,

и наши руки сплетены,

когда я падаю так низко

не по вине, а — для — вины.

 

Ночь глубока и беспросветна,

в ней — только реки и мосты,

приливы душ, порывы ветра,

и безнадежно — я и ты.

 

Нет, я уже не обознаюсь,

превозмогая глубину

тебя держусь, тобой спасаюсь,

и задыхаюсь, и — тону...

 

И будет — так. И будет вертел, —

один порыв, один поток!

Последнее бессилье смерти

и первый — воздуха — глоток.

 

 

СТАСИКУ

 

Мой солнечный, и праздничный,

и страшно убедительный,

серьезный и «проказничный»,

смешной и "повелительный",

 

ты в этом мире сумрачном,

как — розовое облако,

ты в этом доме сумчатом,

как маленькое яблоко,

 

ты в этой сваре дымчатой

соседкам — недоласканность,

в их шито—крыто—дырчатой

судьбине — незалатанность,

 

все по рукам катаешься

и прыгаешь из рук...

Раскусят, — не глотаешься.

А комом в горле, вдруг...

 

 

***

Ты хочешь знать, о чем молчу?

Молчанье — эхо...

Оно — подобие лучу,

стена — помеха.

 

Оно — досада по утру,

и страх под вечер,

и танец листьев на ветру,

и чьи-то плечи...

 

Оно, с годами немоты,

больней и горше.

В нем — все, о чем подумал ты.

И... много больше.

 

 

***

Ты думаешь, что я пишу стихи?

А я сижу, размазывая буквы,

и не могу соединить в слова...

 

В — раздвоенность, вдоль раненого шва,

тянусь — ладонью, грудью, телом... будто

нащупываю тайные замки,

 

как будто — знаю, что, разжав тиски

безумию, пульсации, желанию,

вдоль раненой руки, бордовой гранью

 

стечет навеки лезвие тоски.

 

 

МЕТЕЛЬ

 

Под утро — темнота

касается души

сквозь мерзлое окно

и мерзлые постели,

как лезвие — холста,

уставшего от лжи,

где кисть — веретено метели.

 

И как не повернешь,

все ближе и бледней

сквозь сумрачный покров

лицо в оконной раме,

и ты еще живешь,

а белый соловей

уже поет, что нас с тобой не станет.

 

Мой воспаленный бред —

твой неусыпный страж,

сквозь завыванье вьюг,

сквозь завиранье буйствий,

и вот уже — рассвет

стирает карандаш,

размазывая круг предчувствий.

 

Но ветра кружева

все ближе и мертвей,

и свадебность садов

слетает с пьедестала.

И я еще — жива...

А белый соловей

уже поет, что нас с тобой не стало.

 

 

МОЛИТВА

 

Мне нужно — слово,

движенье губ,

одно лишь, снова

произнесенное,

оно мне — горла

сквозной раструб,

тоскливей зова,

в нутро казенное

вонзясь — ударом

стальной иглы,

сверкая жалом

предельно тоненьким,

оно мне — пропуск

во все углы,

оно мне — пропасть

силлабо-тоники.

 

На стих — заплатку.

На жизнь, прости,

даю тетрадку.

Позолоти.